Путешествуя по этому региону, журналистка выяснила, что за идиллической картинкой из туристических проспектов на самом деле кроется неравенство и бедность.
Икшель Дэлапорт
- Полоса нищеты
В районе Сотерна сезон сбора винограда начался в этом году раньше, чем обычно. Я веду машину по открытой местности, и вдруг вижу прямо перед собой крупную пластиковую бутыль вина высотой в три метра. Она установлена на пригорке в центре перекрестка с круговым движением. Местные жители гордятся этими перекрёстками со своеобразной, можно даже сказать, шовинистической гордостью. И я повторно объехала бутыль по кругу, чтобы еще раз полюбоваться – ведь она достойна называться произведением современного искусства.
Вдоль дорог стоят таблички с названиями винодельческих шато и прилегающих к ним виноградников. Они сильно поблекли от дождей и солнца. Над землей висит густой туман. Река Гаронна осталась позади, и теперь я еду по Лангону – городу на юге департамента Жиронда, минуя еще один перекресток с круговым движением. Проезжая возле линии железной дороги, замечаю одинокого человека – слегка ссутуленный, он пытается голосовать, чтобы остановить машину. Путник одет в мокрую синюю куртку, которая ему велика, а в правой руке держит пластиковый пакет. Я непроизвольно сигналю ему и сворачиваю на обочину. Он подбегает ко мне.
− Мне в Преньяк, − говорит он.
− Нам по пути.
Человек садится в автомобиль. Я кидаю взгляд на его изможденное лицо. Хмурый лоб прикрыт светлой челкой, на щеках отросла щетина, а под голубыми глазами видны большие мешки.
− Хорошая у вас машина, − произносит он, чтобы завести разговор.
− Это арендованная, − отвечаю ему я.
Спустя непродолжительное время мы едем по дороге, вдоль которой густо растут платаны. Пассажир, которого зовут Пьером, рассказывает, что машины у него нет, а скутер сломался. Он возвращался из больницы города Лангон, куда ездил за препаратами от эпилепсии – у моего случайного спутника случился припадок, когда он работал на виноградниках одного из винодельческих предприятий – шато.
Пьер пробовал свои силы на многих работах. Теперь он нашел себе работу в Преньяке, в шато Haut-Bergeron, занимаясь изготовлением белого сладкого вина − знаменитого сотерна. Всего несколько месяцев назад он оказался в этом регионе без гроша в кармане. Это история человека, который за тридцать лет изъездил Францию вдоль и поперек, повсюду разыскивая место, где может пригодиться его рабочая сила.
Пьер работал везде. Он выполнял сезонные работы на виноградниках в Бургундии, вскапывал землю на фермах, был охранником в магазинах Парижа, где ему даже приходилось заниматься дрессировкой собак. В департаменте Ланды, где он жил в последнее время, мой спутник отрабатывал восьмичасовые смены на предприятии упаковки лосося. На этой работе было жутко холодно, но он терпел.
Однажды он прочитал в местной газете объявление – о том, что в одном шато недалеко от Сент-Эмильон набирают людей, готовых работать на виноградниках за жилье. Как это ни странно, управляющие многих шато в Жиронде испытывают трудности во время поиска сезонных работников. Некоторые из них даже предлагают рабочим дополнительные выплаты сельхозпродукцией.
Пьер решил попытать удачу. Он собрал вещи и поехал по Ландам и Жиронде на скутере – но оказалось, что рабочих место в шато больше нет. Раздосадованный, он преодолел около сорока километров по направлению на юг и вернулся в Лангон. В разгар зимы у него не было ни жилья, ни работы – и тогда он наспех построил себе самодельную хижину недалеко от Преньяка, где производили сотерн.
Таким образом, Пьер лишился работы и остался без определенного места жительства. В Преньяке он бесцельно бродил по окрестностям и обращался к чиновникам местной мэрии. В итоге его приняли на работу в шато Haut-Bergeron – и как только контракт был подписан, он нашел себе под жилье переделанный под квартиру велосипедный гараж.
Когда я довезла его, он пригласил меня к себе на чашечку кофе. На подоконнике в гараже у Пьера одиноко зеленеет растение. По дороге, соединяющей Лангон и Бордо, каждый день проезжают тысячи машин и грузовиков, и этот газон должен защищать комнату от их выхлопных газов. На первый взгляд жилище Пьера кажется обыкновенным: бледно-розовые чистые стены, американская кухня и широкоэкранный телевизор, который показывает кабельный музыкальный канал. Посередине стола стоит пепельница. Пьер протягивает мне сигарету со словами: «Называй меня просто Пьеро».
Прошло уже два месяца, как он больше не платит аренду. Из-за влажности стены покрываются плесенью – и Пьеро перекрасил их, чтобы скрасить убожество своего жилья. Ведро с краской ему принес сам хозяин, который работает виноградарем. Пьеро рассказал мне, что этот человек является владельцем нескольких квартир на улице Республики, и его квартиры одна хуже другой.
Пьер предложил сходить в кафе за углом, выпить аперитива – и мы покинули его дом. Он заказал анисовый ликёр, а я – гренадин. Пьер чувствовал свое превосходство над другими посетителями провинциального сельского кафе. Мы разговаривали обо всем и ни о чем сразу, после чего он проводил меня до моей машины.
Еще три года назад я бы не отважилась так глубоко познакомиться с жизнью таких обнищавших людей. Находясь в поездке по поручению газеты, я прочитала суровую критическую заметку Национального института статистики и экономических исследований Аквитании. Название заметки гласило: «Бедность в городе и деревне – от Медока до Ажена ситуация усугубляется». После этого я направилась на виноградники Бордо. Выражение «полоса нищеты» хорошо описывает эти места – эта полоса начинается от Верхнего Медока, проходит по Жиронде, правому берегу устья реки и достигает Блэ. Затем она покрывает виноградники в Либурне, Сотерне, Лангоне – и, наконец, завершается в Ажене и Вильнёв-сюр-Лот. Я даже не представляла, как обширны эти бедные земли.
Как же случилось, что богатый, полный ресурсов и возможностей край оказался регионом чрезвычайной бедности? Процветающие островки виноградарства окружены областью радиусом около шестидесяти километров, в которой царит нищета. Чтобы понять причины этой ситуации, нужно провести в этих местах больше времени, сравнивая жизнь бедных людей с жизнью тех, кому повезло больше, и кто имеет в своей собственности крупные доходные виноградники.
За полтора года я вдоль и поперек изъездила эту территорию длиной в 250 и шириной в 60 километров. Я путешествовала от Пойака до Сент-Эмильона и до виноградников Сотерна. Три эти области расположены веером – в пятидесяти километрах от Бордо, столицы французских вин. Жизнь здешних людей постепенно становилась мне близкой. Я посетила хибарку Кристель и ее дочери Флоренции в Верделе, осмотрела автофургон, в котором живут Сэмюэл и Мелинда из села Пюжоль-сюр-Серон, видела социальное жилье Эмили в Кастийон-ля-Батай и квартиру-студию Джозэ и Асмы в Пойаке. Кроме того, я посетила местные органы власти, небольшие частные виноградники и крупные шато. Противостояние между ними становится все более четко выраженным. У меня возникли вопросы – почему изготовленные здесь вина имеют такую высокую цену? Кому принадлежат высокодоходные сельскохозяйственные владения? Почему деревни вокруг этих них до такой степени запущены и чем живут сегодня их жители? Почему так слабо развит общественный транспорт? Как сосуществуют на одной территории богатые и бедные люди, чей образ жизни совершенно противоположен друг другу?
Стоило мне затронуть эту тему, и некоторым собеседникам явно становилось не по себе. Постепенно ко мне пришло понимание – идея связать великолепные местные вина и бедность проживающих здесь людей является несвоевременной, а в чем-то даже рискованной. Ведь всем известно, что вина региона Бордо – это опора винодельческой отрасли нашей экономики. Более того – это наша французская самобытность.
Вина давно стали важной частью нашей культуры – и социальное неравенство, которое мы видим на виноградниках Медока и Сотерна, тоже имеет свою историю. Это подтверждает Стэфани Ляшо, специалист по истории развития современного виноградарства и вина: «С исторической точки зрения социальное неравенство логически объяснимо. Эти области были очень рано захвачены экономической элитой Бордо. Начиная с XVI века разбогатевшие торговцы из этого региона вкладывали много средств в развитие виноградников. Засухи и экономические кризисы приносили им выгоду – они расширяли свои владения в ущерб владельцам маленьких виноградников, которые теряли свою независимость и становились подёнными рабочими в крупных хозяйствах. В виноградниках Сотерн практикуется настолько специфический метод сбора винограда, что управляющие замками поручали эту задачу только своим доверенным лицам. Это техническое умение оплачивалось не высоко – однако те, кто им обладали, получали дополнительные выплаты продукцией. На сегодняшний день ситуация остается прежней».
Я хотела понять, как это работает. Встречи с людьми, которые живут в винодельческой «полосе нищеты», позволили мне увидеть мало кому известную правду – которую некоторые упрямо стараются не замечать, а другие стремятся скрыть. Все жители обедневшего региона связаны c виноградарством, и часто живет только за этот счет. Крупные винодельческие предприятия полностью контролируют эту специфическую экономику через систему трудоустройства – что дает им власть, влияние, и невероятно большую прибыль за счет продажи продукта на внешних рынках. В регионе расширяется сфера услуг и винный туризм – но, в то же время, распространяется порочная практика временных контрактов нанятых на сезонную работу крестьян, которые все так же получают жилье и работу в рамках сформировавшейся в XIX веке системы патернализма. А это мешает успешной работе профсоюзов винодельческого сектора, и порождают нищету, которая скрывается за пасторальными пейзажами Сотерна.