Патрик Турнебеф
Этим вечером в Париже, в бывшем здании грузового вокзала «Halle Freyssinet», глава государства торжественно открывает то, что претендует стать самым большим инкубатором стартапов в мире. Под видом цифрового перехода вырисовывается общественный проект – капиталистический и несущий сам за себя ответственность.
Возможно, излишняя стыдливость не позволила главе государства прямо выразить свои намерения на французском языке во время выступления перед руководителями стартапов в салоне «Vivatech» 15 июня 2017 года. Он сделал это на английском: «I want France to be a «start-up nation», meaning both a nation that works with and for the start-ups, but also a nation that thinks and moves like a start-up.» («Я хочу, чтобы Франция стала «нацией стартапов», имея в виду нацию, которая работает вместе со стартапами и для стартапов, но также нацию, которая думает и действует, как они»). Ранее, выступая на французском языке, президент республики заботливо выстроил свою речь. Он хочет «устранить препятствия, вновь предоставить свободу делать, пробовать, иногда терпеть поражение, и создавать меры защиты в соответствии с тем миром, который нас окружает». С будущими англо-саксонскими или индийскими инвесторами Макрон говорил о ликвидных деньгах, заверив их, что государство и правительство будут выступать в качестве платформы, а не в качестве препятствия.
Что стоит за идеей сделать Францию «нацией стартапов», как выразился глава государства во французской части своей речи? Идея постоянной нестабильности, как отметил… нетипичный руководитель стартапа Мехди Меджауи, один из тех немногих, кто задался вопросом по поводу макроновской речи, которую глава государства готовится вновь произнести сегодня вечером на инаугурации «Station F», представляемой как самый большой в мире инкубатор стартапов, созданный в Париже миллиардером Ксавье Ньелем. Меджауи подчёркивает проблему с семантикой: «90 % стартапов не выживают в первые пять лет своего существования, по причине своей модели с очень высоким финансовым риском, основанной на гиперросте.
Мы не можем делать целую нацию заложницей одной эфемерной модели, по примеру дарвиновской «Двигайся вперёд или умри». И добавляет: «Франция, это нация с многовековой историей (…), чья модель «Свобода, Равенство, Братство» всемирная, универсальная. Ей не надо находиться в поисках модели. Её модели 220 лет.» Однако Макрон как раз и работает над тем, чтобы полностью перевернуть существующую модель. «Наша система в Европе, — говорил он в ходе посещения салона «Vivatech», — была задумана для послевоенного периода, для экономики индустриального навёрстывания! Но сейчас мы вошли в эру экономики гиперинноваций, где циклы короче, масштабы мировые, поражение уже не так драматично, и надо уже защищать не рабочие места, которые иногда представляют собой вчерашний день, но защищать индивидуумов, занимаясь их профессиональной подготовкой, оказывая им поддержку во время этих резких изменений». Что влечёт за собой эта адаптация, которую Макрон считает неизбежной? «Думать, как стартап, — продолжает Меди Меджауи, — это думать, что Франция должна подчиниться диктатуре инноваций, царящей в Кремниевой Долине, которая начинает заниматься инновациями ради инноваций, поскольку есть люди, готовые инвестировать в экономику «пузырей» … Как говорил Петер Тиль (один из создателей Paypal и крупный инвестор Facebook – прим. ред. газеты), «мы хотели летающие автомобили, а вместо этого получили сети со 140 символами». (имеется в виду Twitter – прим. перев.) Но, в противоположность стартапу, если мы проиграем, мы не сможем возобновить Францию в другом месте».
Макрон полагает как само собой разумеющееся, что «не надо объяснять территориям, что они не подвергнутся изменениям, надо объяснять, что они от этого выиграют и как перенесут эти изменения, делая инвестиции». И вот здесь таится ещё одна опасность- составление уравнений из любой человеческой деятельности или из общественных служб, то, что некоторые называют «датакратией». Экономист Джеки Файоль призывает не надеяться на эффективность руководства, основанного на цифрах, и замечает, что «когда показатели используются в фетишистской манере, без связи с информационной системой, из которой они вышли, они приносят больше вреда, чем пользы для государственной деятельности, давая лёгкую, но иллюзорную оценку результатам этой деятельности». «Не был ли порождён кризис субстандартного кредитования и его глобальный «взрыв» этими научными подсчётами о крайне высокой рентабельности, которой добивались банки?» – спрашивает себя Кэти О’Нил, для которой «big data» («большие данные») в конце концов делают мишенью бедных, поощряют расизм и усугубляют неравенство.
В этом созидательном разрушении, не названном так вслух, Эмманюэль Макрон заботливо уточняет: … «мы не должны больше пытаться скорректировать наши системы при помощи реформ, требуя усилий, так как реформы всегда те же самые, и усилия прикладываются всегда теми же самыми. (…) Нам надо заняться именно организацией нашего общества, нашей государственной деятельности, и организацией европейского и мирового капитализма». Капитализм- это слово сейчас редко услышишь из уст главы государства. Но оно приобретает особый смысл, когда слышишь ещё одно высказывание президента Макрона: «Упростим появление выдающихся личностей, не облагая больше налогом состояния и средства, инвестированные в предприятия, стартапы, инновации, чтобы вернуть на рынок ликвидные денежные средства, которые до сих пор предпочитали вкладывать в недвижимость. Это будет сделано в следующем законе о финансах, с единым твёрдо установленным в процентном отношении налогом, который включает в себя всё (30 % на доходы с капитала), то есть, за вычетом социальных взносов CSG (общий социальный взнос) и CRDS (отчисления для погашения социального долга), налоговая ставка по финансовым инвестициям составит 14,5 %, что эквивалентно минимальной ставке подоходного налога. Неслыханное дело в нашей истории».
Что касается цифровой экономики, то в своей речи Макрон опирается на старую теорию, с тех пор признанную недействительной, о «просачивании» денег от богатых к самым бедным: «Предприниматель, который обогащается, это успешный предприниматель, который делает успешной свою страну, принимает людей на работу, и должен иметь ещё больше возможностей добиваться успеха». И это несмотря на то, что опубликованное этой осенью исследование OCDE (Организации экономического сотрудничества и развития), проведённое в 35 наиболее развитых странах планеты, показывает, что разница в доходах достигла исторического максимума и (что ещё хуже), что небольшое возобновление роста доходов, отмечаемое в течение трёх последних лет, приносит наибольшую пользу самым обеспеченным семьям.
Макрон в основе обновлённого капиталистического проекта
Единственное ограничение, налагаемое президентом: «Это мир, в котором, я так хочу, вы получите возможности к обогащению, но в котором у вас не будет права быть скрягой и эгоистом, потому что наше общество этого больше не принимает». «Почему, — продолжает Макрон, — британцы выбрали Брекзит? Потому что на протяжении многих лет некоторые люди думали, что всё могло решаться в тишине, в Сити, между спокойными миллиардерами и руководителями, которые служили их интересам. В какой-то момент, народ проснулся и сказал им «нет». Жёсткое «нет». Почему, как некоторые из вас думают, американский народ решил выбрать не того руководителя, которого вы, возможно, предпочли бы? Потому что он умел говорить со средним классом, которого американский истеблишмент годами презирал, говоря только с теми, кто добивается или уже добился успеха».
В этой странной части речи Эмманюэля Макрона, где он в действительности имплицитно представляет анализ своего собственного успеха на президентских выборах, за амбициями «двух наших великих переходов: цифрового перехода и климатического», просматривается основа обновлённого, чётко выраженного и лишенного комплексов капиталистического проекта.
Лионель Вентюрини