— Сейчас во Франции мы наблюдаем активное движение социального протеста. Движущей силой этого протеста являются железнодорожники, бастующие против реформы государственной компании SNCF, занимающейся железнодорожными перевозками во Франции. За реформу уже проголосовало правительство. Что в предложенной реформе не устраивает профсоюзы, представляющие работников железных дорог? И есть ли что-то, что с вашей точки зрения действительно нужно менять в этой системе?
Филиппе Мартинез: — Да, у нас есть проект реформы, составленный ВКТ. 19 марта он был передан премьер-министру. SNCF нуждается в реформировании, в чём-то мы согласны с правительством. На сегодняшний день эта организация разделена на три торгово-промышленных компании. Одна из них, «SNCF Mobilités», занимается эксплуатацией пассажирских и грузовых поездов. Ещё одна, «SNCF Réseau» несёт ответственность за поддержания состояния ж/д путей, вокзалов, сигнализации и т.п. Мы же считаем, что за всё это должно отвечать одно учреждение, как это было раньше. Правительство согласно с нами в этом. Но десять лет назад эти же самые люди (или их коллеги) объясняли нам пользу разделения этого учреждения на три разных. Мы напоминаем правительству, что теперешнее состояние SNCF – это результат проводимой ими тогда политики. Сейчас работники железных дорог находятся в подчинении трёх разных компаний и не могут скоординировать свои действия. А ведь поезда движутся по рельсам. В рамках одной компании будет проще решать насущные задачи.
Но есть и кардинальные расхождения между нашим проектом и планами правительства. Во-первых, это статус компании. На данный момент SNCF является государственным торгово-промышленным предприятием. Его хотят сделать акционерной бизнес-корпорацией, что неизменно приведёт к приватизации организации. И это произойдёт. За последние 30 лет мы видели тому примеры. При проведении реформ нам обещали: «Не волнуйтесь, организация останется государственной». Например, «Gaz de France». Его сделали акционерным обществом. Сначала нам обещали, что ничего не изменится. Спрашивается, зачем тогда меняли статус организации, если всё равно ничего не изменится? А сейчас этой организации не существует.
Могу также привести пример организации, где я работал: Renault. Это была на 100% государственная компания. Сейчас государству принадлежит 12% акций. Теперь это частное предприятие. Так что министр может нам обещать одно, а через несколько лет придёт другой человек, которые скажет: «Я лично вам такого не обещал».
Но разница с SNCF в том, что она должна обслуживать граждан. Причём поезда – это не только связь между крупными городами. В некоторых небольших городах люди добираются до работы поездом, или же дети на поезде едут до школы. А владелец частной компании будет рассматривать необходимость инвестиций в эту ж/д линию с точки зрения прибыли и рентабельности. SNCF начинает вести себя как частное предприятие и уже закрыла некоторые «убыточные» участки железных дорог. Однако сейчас еще она зависит от граждан, поэтому не может делать, что хочет. А частная компания сможет. И она не вложит ни одного евро в то, что не будет считать рентабельным. Государственная компания находится на службе общества, а не капитала. Это не мешает ей зарабатывать, и SNCF зарабатывает деньги.
Следующий пункт, по которому мы не согласны, это введение конкуренции в сферу железных дорог, так как это находится в области общих интересов. Данная сфера является особенной, это подтверждено европейскими текстами. Правительство говорит, что введение конкуренции – это требование Евросоюза, к тому же это процесс был начат предыдущим составом правительства. Но ведь наш Президент сам был в составе предыдущего правительства. Об этом он предпочитает не говорить. Так что данные аргументы лживы. К тому же, мы видели, что происходит, когда открываются пути для конкуренции на примере FRET, компании, занимающейся перевозкой грузов. Нам обещали удвоить таким образом объём грузоперевозок во Франции. Вместо этого организация разделилась на две, что привело к уменьшению объёмов вдвое. Мы видим, что конкуренция не имеет ничего общего с увеличением продуктивности.
Есть ещё такой момент. В 2015 г. в Париже состоялась конференция по климату. Все восхищались Францией, говорили: «Браво! У нас только одна планета, надо её охранять!» А кто у нас увеличил количество автомобилей в стране? Они даже названы в его честь: «Макрон Кар». В то же время SNCF будучи государственной компанией переводит наибольшее количество пассажиров и наибольшие объёмы грузов во Франции по железным дорогам. Помимо того, SNCF занимается перевозками в других странах. Например, компания занимается системой автобусного сообщения в Лас-Вегасе. Скажите, что французская железнодорожная компания делает в Лас-Вегасе, в Бостоне, в Австралии?
— Зачем SNCF в это ввязалась? Ведьт это же требует денежных вливаний?
— Ф.М.: Так ведёт себя частное предприятие. Подчиняется законам глобализации. SNCF тратит деньги на покупку компаний за границей. К тому же это не приносит ей денег. Но это служит подготовкой для её приватизации. Придет время, и владельцы скажут: «Смотрите, мы работаем на пяти континентах». Это будет преимуществом при конкуренции. В то время как задача SNCF – как можно дешевле и безопаснее перевозить людей во Франции. Все потраченные деньги можно было направить на техническую модернизацию, обновление состава, зарплаты сотрудникам.
Последний важный пункт, по которому мы не согласны с правительством – статус железнодорожников. Нам пытаются сказать, что все проблемы железных дорог происходят из-за сотрудников, так как нужно обеспечивать их права. Во Франции более чем у 95% работников есть права. У 5% прав нет, это ненормально. Но правительство хочет, чтобы нормой стало отсутствие прав. Чтобы или обладали только привилегированные группы.
— У вас были встречи с представителями правительства? Вас выслушивали? Готовы ли были к диалогу с вами?
— Ф.М.: Конечно, мы видели премьер-министра, предоставили ему проект реформы, составленный ВКТ. Мы видели министра транспорта. Нам говорят, что подумают над нашими предложениями. Но когда нам предоставляют «доработанный» проект, мы видим, что никакие правки не были внесены, что к нам не прислушались. Так что у нас проблема в социальном диалоге, или, как это сейчас называют, в «сближении позиций». Мы садимся в переговорной комнате, общаемся, но на выходе не получаем никаких результатов.
— Какое значение имеет для вас лично эта борьба? Почему вы этим занимаетесь?
— Ф.М.: Это не личное дело, это дело общественное. В рамках концепции социального устройства, каким его видит ВКТ. Через защиту личных прав мы защищаем права общественные, права коллектива. Это не правильно, что жители маленьких городов нашей страны не равны в возможностях доступа к общественным и государственным службам по сравнению с жителями крупных городов. Девиз нашей республики – «Свобода, равенство, братство». Равенство. Это значит, что вы имеете равные права, независимо от того, где вы живёте во Франции. А если вас лишают права пользования железными дорогами, почтой, учреждениями здравоохранения – значит, вас пытаются сделать не таким, как другие. И это государство обязано гарантировать равенство граждан на своей территории.
— Почему вы выбрали профсоюзную работу, в частности, ВКТ?
— Ф.М.: Я стал работать в Renault, это было уже несколько десятков лет тому назад. На этом заводе было довольно крупное отделение ВКТ. Профсоюзные работники были весьма активны, организовывались встречи, обсуждения. Это был 1982-1983 гг., уже начали чувствоваться некоторые проблемы в области обращения с рабочими. У меня был диплом, которые должен был оплачиваться соответствующе. При найме мне обещали повышение зарплаты. Но когда я впоследствии об этом заговорил, руководство отказалось соблюдать договорённости. ВКТ помог мне советом. Поэтому я говорю о том, что путём защиты прав индивида мы отстаиваем права всего коллектива.
— Пытается ли кто-нибудь на вас давить? Пытаться заставить вас прекратить борьбу?
— Ф.М.: На ВКТ постоянно давят. Послушайте радио, посмотрите телевизор. Все говорят, что мы бунтуем, слишком многого хотим и прочее. Что мы мешаем Франции работать, что делаем французов заложниками. Чувствуете, с кем нас косвенно пытаются сравнить? За последние годы в каком контексте употреблялось слово «заложник»? Когда говорили о террористах. Это очень тяжело.
— Как вы думаете, у вас получится добиться того, чего вы хотите?
— Ф.М.: Я убеждён в этом. Во Франции говорят: «Стопроцентно можно проиграть только ту битву, которую ты не ведёшь». Вот как можно описать нашу позицию.
— Вы говорите о Франции. А что такое Франция в вашем понимании?
— Ф.М.: Я родился в семье испанских эмигрантов. Семья моего отца приехала в начале 20 века, моя мать бежала во Францию от режима Франко. Война в Испании – очень важный исторический момент как для моей семьи, так и в истории человечества, в истории борьбы с фашизмом. А Франция для меня, ни больше, ни меньше – страна свободы, страна, где соблюдаются права человека. У нас есть право высказывать своё мнение, например, через забастовку. Ведь есть страны, где люди даже не имеют права выйти на забастовку, не могут открыто критиковать правительство или директора предприятия. Именно такой образ Франции есть у многих наших товарищей за границей. И когда такую Францию пытаются изменить – мы с этим не согласны. В частности, в области политики по отношению к беженцам. На моём заводе, Renault, было 42 000 сотрудников 42 разных национальностей. И это образ Франции. И расизма там не было. У всех рабочих пот был одного цвета.
— Раз зашла речь об Испании, хотелось бы задать вопрос о вашем мнении по поводу каталонского кризиса.
— Ф.М.: Мы слушает, что нам рассказывают наши коллеги из профсоюзов. Ситуация сложная. Однако решать подобную проблему нужно, разумеется, не путём силового вмешательства. Также её не решить, сажая людей в тюрьму за убеждения. Сама логика, когда менее развитые экономически регионы оставляют один на один с их проблемами, а потом пытаются подавить политическое недовольство, неверна.
— Во Франции тоже есть бедные регионы?
— Ф.М.: Да, но тут другое. В результате реформы департаментов финансовые средства регионов остались в более крупных городах. Демократическим путём повлиять на их распределение было уде невозможно. Так во Франции появились очень депрессивные регионы, где даже нет телефона. Сейчас все твердят об инновациях в области связи, а весте с тем множатся регионы, где нет ни телефона, ни интернета. И, кстати, это тоже обещали исправить 30 лет назад путем приватизации компании France Télécom.
— Последний вопрос. О чём вы лично мечтаете?
— Ф.М.: Думаю, это не интересно – говорить обо мне. Я, как и все, мечтаю жить в справедливом обществе, где не будет бездомных, в котором люди не будут вынуждены бежать из своей страны с риском для жизни, в котором не будет войн. Скажете, это утопия? Я скажу, что утопия спасёт мир.